Чьими руками сталин расправлялся с лучшими советскими врачами. А вот и лечащий врач Арестованы без законных оснований

В последний день октября 1961 года, глубокой ночью, через черный вход Мавзолея, вынесли гроб с телом генералиссимуса Сталина. Сделано это было по приказу Никиты Хрущева, занимавшего тогда пост Генерального секретаря СССР. Тело Сталина захоронили у Кремлевской стены.

На случай возникновения вопросов, была продумана официальная версия – не допустить давку, подобной той, что произошла во время прощания с телом вождя семь лет назад. Однако сегодня существует достаточно обоснованная версия, что в могиле у Кремлевской стены захоронен не Сталин, а его двойник. Сразу возникает вопрос, если двойники были, то кто они?

Поскольку многие архивные документы времен Сталина до сих пор под грифом «секретно», то свои выводы исследователи делают на основании свидетельств очевидцев, фотографий и кадров кинохроники.

Впервые двойник Сталина обратил на себя внимание на похоронах секретаря ЦК Кирова. Все заметили, что вождь ведет себя не как обычно: молчалив и старается держаться в стороне. Многие посчитали, что Сталин находился в шоковом состоянии, поскольку Киров и он долгое время были очень близкими друзьями. Историк Валерий Малеваный так рассказывал об этом событии: «Когда хроникеры сравнивают фотографии Сталина, идущего у гроба, тогда считалось, что в ОГПУ пришли сведения, что обязательно на товарища Сталина на похоронах Кирова будет произведено покушение. Председателем ОГПУ СССР был Менжинский. И его отравили. Опять же, троцкисты его отравили за то, что он обеспечивал это прикрытие двойное товарищу Сталину. Именно Менжинский настоял тогда, в 1934 году, чтобы у гроба Кирова выступал двойник Сталина». В. Малеванный уверен, что двойник Сталина появился уже в 1929 году: «С 1929 года генерал Власик пришел начальником охраны, и он впервые настоял, чтобы вместо Сталина к рабочим на митингах выходил не сам товарищ Сталин, как когда-то Ленин вышел на заводе Михельсона и в него стреляла Фанни Каплан, а выходил двойник».

Первым двойником Сталина стал Рашидов, родом с Северного Кавказа. Внешне он был очень похож на вождя. Рашидов заменял Сталина на мероприятиях, где не требовалось принятия каких-либо серьезных решений. Например, он заменил Сталина на трибуне в ноябре, во время прохода праздничных колонн. Вот, что писал советский политолог и историк А. Уткин: «Конечно, такой двойник не был личностью Сталина, то есть его, чаще всего, или как куклу возили в бронированных автомобилях, или на Мавзолее долго стоять Сталину и некогда было, и тяжело, особенно когда в возрасте большом был, то, конечно, там, вполне возможно, что на смену ему приходил двойник. А то, может быть, изначально стоял двойник и молчал, а может быть, Сталин какие-то первые реплики подавал, а потом под разными предлогами уходил, приходил двойник, и торжество продолжалось, так сказать».

Погиб Рашидов, когда было совершено покушение на Сталина: кортеж, проезжая по Красной площади, подорвался на заложенной мине. Смерть двойника еще больше напугала Сталина и меры безопасности были ужесточены.

Предполагается, что у Сталина было несколько двойников.

Есть версия, что роль двойника Сталина на похоронах Кирова исполнял профессиональный артист – Семен Гольдштаб. Он рассказывал, что ему, по просьбе чекистов, приходилось обучать нескольких человек жестам и походке Сталина.

На сегодня, наиболее известным среди двойников Сталина считается Евсей Лубицкий. Перед своей смертью Лубицкий дал интервью одному иностранному журналу. По его словам, именно он многократно стоял на трибуне Мавзолея вместо вождя, присутствовал на встречах с иностранными представителями. Сам Евсей был малограмотным сельским бухгалтером из Винницы. Однажды за ним приехала машина и увезла его от семьи, которую он уже больше никогда не увидел. Лубицкий рассказывал, что над образом двойника около шести месяцев работала целая бригада высококлассных специалистов. Ему пришлось пройти через две пластические операции, чтобы увеличить сходство со Сталиным. Не исключено, что после завершения этих работ, все специалисты, участвующие в подготовке Лубицкого, были расстреляны.

Некоторые историки считают, что уничтожение верного «пса» Сталина – главы госбезопасности Генриха Ягоды, связано с тем, что он принял активное участие в подготовке двойника вождя. Поскольку Сталин очень хорошо относился к своему двойнику, Лубицкого возненавидел Берия, ревновавший вождя ко всем. Лубицкий рассказывал журналистам, что условия жизни ему были созданы прекрасные – вкусно кормили, он имел специально подобранный гардероб, его выводили на светские приемы под видом гостя, чтобы он научился свободно вести себя в таких условиях.

Лубицкий часто встречался со Сталиным. Однажды их увидела вместе буфетчица. Бедная женщина, увидав двух Сталиных, упала в обморок. Это убедило Иосифа Виссарионовича, что двойник похож на него. После этого, двойник участвовал во встрече с шахтерами – никто не заметил подмены.

Сталин часто пользовался услугами своего двойника. Так он усаживал его в свое кресло и тайно наблюдал, когда подчиненные приходили с докладами. В эти «ловушки» попадали и Молотов, и Ежов, и Калинин, хотя входили в ближний круг друзей САМОГО.

Шли годы – старел Сталин, старел и двойник. Лубицкий проработал на должности двойника 15 лет! Ему нравилась эта роль. Однако Сталин с возрастом стал еще более подозрительным, да еще и Берия постоянно говорил вождю о том, что двойник становится опасным. В сорок девятом году по сфабрикованному доносу, Лубицкого арестовали и сослали в Соловецкий лагерь. После смерти вождя, его освободили, но «рекомендовали» выбрать для проживания любой их городов Средней Азии. Всю оставшуюся жизнь он прожил одиноко в Сталинабаде. Раз в месяц к нему наведывались особисты и привозили именную пенсию.

Известно, что были еще двойники Сталина. Ими руководил начальник личной охраны вождя – генерал Власик. Он разрабатывал маршруты, готовил отвлекающие машины, определял места для дублеров. Вот что рассказала дочь Власика: «Двойников использовали. Практиковались такие дела — подстановка. Особенно там, где не надо было выступать, а только присутствовать. У меня глаз художника, я, как портретист, хорошо различаю черты лица и замечала разницу во внешности. Все хитрости — как отвлечь внимание от вождя — придумывал мой отец. Папа настолько жил работой и любил Сталина, что его осеняли просто фантастические идеи. Например, организовывал отвлекающие рейсы: когда едут одинаковые машины, в какой из них Хозяин (так он называл Иосифа Виссарионовича), — не ясно. Случалось, менял маршруты поездок. Однажды во время войны Сталин уехал из Москвы, а отец, который его всегда и везде сопровождал, решил на этот раз остаться в Кремле. Вышел на работу как ни в чем не бывало — и таким образом создал видимость, что Сталин «на месте!». Стратегия была точно и детально выверена, но все эти хитрости до сих пор еще не изучены детально! И двойниками пользовались. Хотя папа мне мало что рассказывал о своей работе, даже вернувшись из ссылки. Лишь позже какие-то секреты я узнавала от него».

Сталин не доверял даже своим лечащим врачам. Однажды светило медицины, которого попросили дать заключение о состоянии вождя, осмотрел нескольких «Сталиных» подряд, заходя каждый раз в новый кабинет.

По словам историка Уткина, накануне смерти Сталин, выступая на съезде, первый заговорил о необходимости коренных изменений в государстве, включая демократизацию страны. Для соратников Сталина его выступление стало шоком – они не знали как реагировать на слова вождя. Стенограмма этого выступления сразу оказалась под грифом «секретно».

Через несколько месяцев Сталин неожиданно умирает, хотя непосредственно перед этим, его осматривали врачи и никаких тревог здоровье «отца народов» не вызывало. Сразу после смерти вождя Берия, Булганин, Хрущев и Маленков проводят экстренное заседание Политбюро – на повестке распределение руководящих должностей.

Вот, что писал об этом времени сын одного из охранников Сталина: «Мы же знаем, что Сталина отравили. Человек Берии, то есть его медсестра. А от Сталина всех убрали: врачей убрали, охрану убрали, генерала Власика посадили, генерала Судоплатова, начальника 4-го разведывательного управления посадили. В том числе начали охотиться за офицерами «черной сотни» личной охраны Сталина. Я помню, как отец рассказывал, что вот именно в 1952 году, когда началась эта «охота на ведьм», он просто уехал к себе в деревню на Дон, и полтора года его не было. Он вернулся только в 1954 году. И его вместо охраны, после того как проверили, а это уже 1954 год, КГБ СССР, его отправили замполитом в дивизию Дзержинского. Это считается сильнейшее понижение».

Исчезли все, кто имел отношение к двойникам Сталина.

Вскоре в Китае публикуется письмо сына Сталина — Василия, в котором он утверждает, что в Мавзолее находится тело не его отца, а двойника вождя. Сам же Сталин был сразу после смерти срочно кремирован, поскольку из-за яда лицо Иосифа Виссарионовича очень сильно изменилось. Василий просил китайского лидера предоставить ему гражданство, поскольку опасался за свою жизнь. Советские лидеры сделали вид, что не знали об этой просьбе. Вскоре Василий внезапно умирает. Историк А. Уткин писал: «Я думаю, что таким образом они, конечно, могли заметать следы. В этом был один из мотивов удаления и сожжения Сталина. Но я думаю, что главный мотив – ненависть Хрущева к Сталину. Историки это хорошо знают, что Хрущев был троцкистом в свое время. Сталин не послал его в ГУЛАГ, не уничтожил, хотя большинство троцкистов он отправил туда, не уничтожил потому, что Хрущев быстро перестроился и стал ревностным сторонником Сталина».

Версия о подмене тела Сталина подтверждается заключениями патологоанатомов. Не было в документах даже упоминаний о тех особенностей строения тела вождя, которые были ранее зафиксированы лечащими врачами. Например, там не было упоминаний о сросшихся пальцах на левой ноге. Или вот еще: на кадрах кинохроники заметно, как Сталин всегда держит поврежденную левую руку согнутой, а в акте патологоанатомов ничего не говориться о поврежденном локте.

По воспоминаниям коменданта дачи – Петра Лозгачева, который первый нашел Иосифа Виссарионовича: «Сталин лежал на ковре около стола… Я быстро по домофону вызвал Старостина, Тукова и Бутусову. Видно было, что он уже озяб в одной нижней солдатской рубашке… Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки… Сталина положили на диван и укрыли пледом… В 9 часов 2 марта прибыли врачи… Начали осматривать Сталина…». А в архивных документах указывается, что врачи пришли в 7 утра и «…больной лежал на диване в бессознательном состоянии в костюме». Напрашивается сразу предположение, что найдя Сталина мертвым, его партийные соратники срочно заменили его «заболевшим» двойником. И на экспертизу патологоанатомов доставили совсем не тело Сталина.

Конечно, «игра с двойниками» могла иметь и намного худшие последствия. Ведь преступная верхушка «горе правителей» могла еще долгое время морочить голову народу, периодически меняя двойников Сталина, делая его правление бесконечным. От таких деятелей как Берия и Маленков, стремившихся к власти любой ценой, можно было ожидать всего. А то, что Берия имел отношение к смерти Сталина доказывают имеющиеся архивные документы.

Сегодня трудно ответить на вопрос: похоронен ли Сталин у Кремлевской стены или один из его двойников. Многие соратники «вождя народов» унесли эту тайну с собой. А архивные документы тоже можно уничтожать или подменить фальшивками. Будем надеяться, что тайна смерти Сталина, со временем, все равно будет раскрыта.

Подпишитесь на нас

Откуда взялось одно из самых позорных в отечественной медицине «дело врачей»м

В начале 50-х годов Иосифу Сталину было уже за 70. Болезни давали о себе знать, работоспособность заметно уменьшилась. И советский вождь откровенно боялся, что окружение его изолирует, как некогда он проделал это с больным Лениным . Страх породил новые репрессии. Иосиф Виссарионович, бывший уже, по сути, больным человеком, опасался не только соратников, но и врачей, резонно полагая, что те могут стать орудием в руках его противников.

Доносчица или патриотка?

4 декабря 1952 года вышли секретные постановления ЦК КПСС «О вредительстве в лечебном деле» и «О положении в МГБ». Знаменитое «Дело врачей» стало началом большого террора и масштабного гонения не только на медиков, но и на лиц еврейской национальности. Начало было положено еще за несколько лет до того, как начались массовые аресты лучших советских врачей и светил науки.

29 августа 1948 года на стол начальника Главного управления охраны Министерства государственной безопасности (МГБ) генерал-лейтенанта Николая Сидоровича Власика попало письмо от врача-кардиолога кабинета кардиографии Кремлевской поликлиники Лидии Тимофеевны Тимашук . Медик сообщала, что 28 августа она снимала электрокардиограмму члену Политбюро ЦК ВКБ Андрею Александровичу Жданову , который находился на лечении в правительственном санатории на озере Валдай.

Тимашук писала, что после изучения кардиограммы диагностировала у Жданова инфаркт миокарда. Однако профессор Петр Иванович Егоров (генерал-майор медицинской службы, терапевт Сталина) и лечащий врач Жданова Гавриил Иванович Майоров с этим диагнозом не согласились. И прописали знаменитому революционеру прогулки в парке, а не постельный режим.

Казалось бы, рядовой медицинский спор о правильной постановке диагноза. Но Тимашук, оказалась женщиной принципиальной и решила отстаивать свою точку зрения в вышестоящих инстанциях. За что поплатилась: ее тут же понизили в должности и отправили в менее престижный филиал поликлиники. Стоит добавить, что с письмом Тимашук ознакомился не только Власик, но и министр госбезопасности Виктор Семенович Абакумов и сам Сталин. Донос отправили в архив.

Возможно, о нем бы все забыли, но 31 августа Жданов скончался. Причиной смерти главного идеолога Советского Союза был инфаркт.

Еврейский след

Летом 50-го министр Абакумов прислал тогдашнему председателю совета министров Георгию Максимилиановичу Маленкову записку, в которой говорилось, что во многих клиниках нарушен большевистский принцип подбора кадров, и там царит семейственность и групповщина. В основном работают врачи-евреи, и к ним обращаются больные той же национальности. После этого в правительстве были выдвинуты предположения, что в смертях их революционных товарищей могут быть виноваты те самые врачи «не той» национальности.

Восьмого ноября 1950 года арестовали Якова Гиляриевича Этингера , ученого, лечащего врача Кирова, Орджоникидзе, Буденного и других представителей партийной элиты. Этингера обвинили в преступном лечении начальника Главного политуправления Красной Армии Александра Сергеевича Щербакова , который умер еще в мае 1945 года от инфаркта. Следователем профессора был один из самых страшных палачей министерства госбезопасности Михаил Дмитриевич Рюмин , которого коллеги за глаза называли Кровавым карликом. Сегодня историки предполагают, что именно этот садист и закрутил «дело врачей», чтобы выслужиться.

Неожиданный поворот

Рюмин изощренно пытал и избивал профессора Этингера, которому на тот момент было 62 года. Следователь не давал ученому спать, обливал его ледяной водой, держал по многу дней в наручниках и карцере, жестоко бил. На допросы периодически приходил министр Абакумов. В январе он отдал приказ прекратить следствие по делу Этингера ввиду отсутствия фактов, доказывающих «вредительское лечение». Но Рюмин не остановился и впоследствии припомнил своему начальнику «еврейское сострадание». Этингер скончался в марте 51-го после трех месяцев пыток. Вскрытие показало, что за это время он перенес 29 сердечных приступов.

Но ретивый следователь Рюмин уже закусил удила и всеми правдами и неправдами пытался выбить необходимые «показания». Арестованный 70-летний терапевт Лечебно-санитарного управления Кремля и личный врач Сталина академик Владимир Никитич Виноградов не выдержал пыток и подписал против себя обвинения, что он вместе с Этингером был недоволен политикой партии, развитием медицины и т. д. Цель была достигнута.

Одновременно давил Сталин, требуя окончательно разобраться. Тут и вспомнили о письме Тимашук, которое лучше всего подтверждало «факты» террористической деятельности врачей – якобы членов международной еврейской организации, контролируемой американской и английской разведками.

Тимашук вызвали на допрос, она дала показания – на их основе Рюмин и построил дело. Начались массовые аресты, пытки, доносы.

Месть палача

В начале 1952 года газета «Правда» открыла всем советским гражданам глаза на «злодеяния» убийц в белых халатах, их называли «американскими наймитами», «подлыми шпионами» и извергами, осквернившими честь советской науки. Сообщалось, что все «участники террористической группы» разоблачены.

«Кровавому карлику» Рюмину показалось малым раскрыть «сионистский заговор». Он пошел дальше и донес на своего начальника, министра госбезопасности СССР Виктора Абакумова. В секретном письме Сталину садист писал, что Абакумов развалил дело Этингера, который признался, что являлся убежденным еврейским националистом, ненавидел советское правительство и сокращал его членам жизнь.

Рюмин писал, что Абакумов запретил допрашивать врача и приказал прекратить дело по его обвинению. «Он является опасным человеком для государства, тем более на таком остром участке, как министерство государственной безопасности», - резюмировал Рюмин в своем доносе. Этого хватило для исключения Абакумова из партии и отстранения от работы, а затем и ареста.

Министр подвергался жесточайшим пыткам, его держали на морозе, несколько месяцев в кандалах, побои превратили его в инвалида, но он не признавал «заговор врачей». Начались массовые аресты и в МГБ. А Рюмина назначили заместителем министра госбезопасности. Но ненадолго. Справедливость все-таки восторжествовала. Правда, неизвестно, произошло бы это, если бы не неожиданная кончина «вождя народов». Потому что уже шептались, что врачей-убийц скоро прилюдно казнят – чуть ли не на Красной площади, а евреев ждут массовые депортации…

Арестованы без законных оснований

После смерти Сталина 5 марта 1953 года в правительстве еще несколько дней обсуждали «дело врачей». Началась массовая проверка собранных материалов. Арестованных вновь допросили, но теперь на предмет их недовольства следствием. 31 марта 1953 года Берия подписал постановление о прекращении «дела врачей», а 3 апреля было принято решение о реабилитации 37 медиков и членов их семей.

На следующий день МВД официально сообщило, что в ходе «тщательной проверки всех материалов» привлеченные «по делу врачей» (далее следовали фамилии пострадавших), которых обвиняли во вредительстве, шпионаже и терроризме в отношении «активных деятелей» Страны Советов, были арестованы ошибочно и без законных на то оснований.

Тимашук лишили ордена Ленина, который она получила незадолго до этого за помощь, которую оказала «в разоблачении врачей-убийц». Практически всю жизнь, до смерти в 1983 году, Лидия Феодосьевна прожила с клеймом доносчицы. Хотя, как считают некоторые современные историки, она была принципиальным врачом, верила в свою правоту и была мало причастна к тому, что спор из-за диагноза Жданова перерос дело общесоюзного масштаба.

Специалисты, изучавшие впоследствии печально известное дело, отмечали, что в истории с кардиограммой Тимашук могла быть не права – данные, на которые она тогда обратила внимание, могли быть следствием сразу нескольких сердечных заболеваний, не обязательно инфаркта.

Абакумову кончина вождя спастись от расстрела не помогла. По доносу Рюмина его обвиняли в сионистском заговоре и государственной измене, а после смерти советского лидера бывшему министру госбезопасности припомнили «ленинградское дело», им сфабрикованное, по которому были репрессированы многие руководители, выходцы из Ленинграда. Бывшего министра расстреляли в декабре 1954 года.

Горизонты в лабиринте
Дата: 01/06/2010
Тема:

Беседа с легендарным «комсомольцем» Н.Н.Месяцевым накануне его 90-летия

После праздника Победы я получил письмо от «Алексея Месяцева». Был удивлен и обрадован: его отец, легендарный 90-летний «комсомолец» Николай Николаевич Месяцев, жив-здоров, в боевом строю и готов встретиться со своей газетой «Советская Россия» в канун почтительного юбилея. Представилась возможность увидеться и побеседовать с уникальным человеком, который получал ответственные задания чуть ли не от самого Сталина, встречался с Маленковым, был зван на службу лично Берией, сыграл ответственную роль при «уходе» Хрущёва, был на примете у Брежнева, возводил Останкинский телецентр под патронажем Косыгина, в «Большом доме» работал заместителем заведующего отделом Андропова, многие годы был по-братски связан с Семичастным, дружил с Шелепиным. А до этого еще прошел фронтовыми дорогами до самого Берлина, служил в СМЕРШе, был авторитетным секретарем ЦК комсомола… Разве не легендарная личность?
К тому же (пусть простят мне читатели неуместное припоминание) он прикоснулся и к моей судьбе. «На заре туманной юности», когда я возглавлял многосотенный бурлящий комсомольский коллектив факультета журналистики МГУ и уже стажировался в «Комсомолке», секретарь ЦК ВЛКСМ Месяцев пригласил меня на работу в свой отдел пропаганды. Весьма польщенный, я тем не менее отказался – очень хотелось остаться в журналистике. «И правильно сделал!» – заметил теперь Николай Николаевич, когда я напомнил об этом эпизоде. Сам он не раз в поворотные минуты жизни самостоятельно решал свою судь­бу, каким бы прессом его не придавливали.
Встреча наша была радостной, беседа – длительной, откровенной, богатой яркими воспоминаниями и решительными суждениями. В свои 90 (исполняется 3 июня) Николай Николаевич выглядит молодцом, как на этой фотографии, сделанной совсем недавно на выставке в нашенском Музее революции. У него светлая (совсем даже не седая) голова, четкие представления и уверенные оценки. Для журналиста беседовать с ним – профессиональная удача и удовольствие. Я «намотал» многие сотни метров пленки, меня снабдили добротными источниками, и Николай Николаевич подарил свою книгу, над которой работал годы, – это убедительная искренняя исповедь прожитого им века. Любая полоса его жизни – сюжет для целой повести. В этом очерке затронуты лишь несколько особенно волнующих нас тем.

Фальсификации и абсурды вокруг «дела врачей»

– Я слышал легенду о том, что в какой-то момент у Кремля возникла необходимость укрепить органы безопасности, и тогда группу деятелей комсомола, включая Месяцева, направили в КГБ. Вместе с Шелепиным… Присвоили им генеральские звания.
– Здесь что-то путают. Шелепин пришел в органы позже, чем послали «комсомольцев». Кстати, нас было трое: Вася Зайчиков, секретарь ЦК комсомола; Петр Колобанов, первый Челябинского обкома, и я, в то время аспирант Академии общественных наук. Январским вечером возвращаюсь с катка в Останкинском парке, вижу: у дома (я жил тогда на Ярославском шоссе – теперь проспект Мира) стоит огромная машина. Елки-моталки, за кем это «членовоз» приехал? Поднимаюсь к себе на четвертый этаж, слышу в своей квартире мужские голоса. Захожу. «Наконец-то… Николай Николаевич, вас ждет Маленков. Надо ехать немедленно». – «Сейчас переоденусь». – «Не надо». Все-таки я переоделся.
До «Большого дома» домчались мгновенно. Поднялись на секретарский этаж. В кабинете у Г.М.Маленкова находились С.Д.Игнатьев, секретарь ЦК ВКП(б), министр госбезопасности, секретарь ЦК А.Б.Аристов, кто-то еще. Крепко пожав руку, Маленков усадил меня напротив.
«Мы пригласили вас по поручению товарища Сталина, он посмотрел ваше личное дело. Вы ему понравились. Товарищ Сталин сказал, что молодые, красивые, как правило, всегда смелы. Просим вас пойти на работу в следственную часть по особо важным делам Министерства государственной безопасности. Работающие там люди вводят в заблуждение Центральный Комитет партии. – Маленков с нажимом закончил: – ЦК нужна правда. Надо помочь Семену Денисовичу Игнатьеву в установлении истины в следственных делах». Другого решения, как согласиться, принять было невозможно. Маленков добавил, что о должности и звании министр позаботится и «решит по-хорошему». Приступить к работе надо завтра же.
На следующий день в приемной у министра мы и встретились все трое: Василий, Петр и я. Игнатьев довольно подробно ознакомил нас с положением в следственной части и выделил два групповых следственных дела. Одно из них – так называемое «дело врачей» и второе – бывшего министра Абакумова и других министерских работников.
«Чувствуется, что нас путают, – сказал министр, – вы должны внести в работу свежую струю, докопаться до правды, сделать ее достоянием ЦК и Сталина».
Зайчиков должен был изучать дело Абакумова, Колобанов – «дело врачей», а мне – работа по двум этим делам, так как я единственный из троих имел юридическое образование и следственную практику.
Было ясно: дела эти, как теперь говорят, резонансные, только резонанс очень болезненный для страны. Большинство проходивших по «делу врачей» были евреями – значит, раскручивается маховик антисемитизма, и это накладывается на кампанию борьбы с космополитизмом. Каково для авторитета страны, победившей фашизм? Не говоря уже о том, что по существу это порочно для социалистического общества.
Искусственность сляпанного «дела врачей» обнаруживалась без особого труда. Сочинители даже не позаботились о серьезном прикрытии. Бесстыдно брали из истории болезни высокопоставленного пациента врожденные или приобретенные с годами недуги и приписывали их происхождение или развитие преступному умыслу лечащих врачей. Вот вам и «враги народа»…
– Инициатива исходила от Берии или от кого-то другого?
– Берия к этому не имел отношения. Он пришел к руководству органами безопасности после смерти Сталина, при объединении МВД и КГБ. Инициатором надо считать начальника следчасти Рюмина, известного как отъявленный карьерист… Некоторые полагают, что толчком к возникновению «дела врачей» явилось будто бы высказанное Сталиным подозрение, что в смерти бывших членов Политбюро Калинина, Щербакова, Жданова повинны лечившие их врачи. В МГБ решили подтвердить «догадку» вождя. Появляется заявление сотрудницы кремлевской больницы Лидии Тимашук. Создается экспертная комиссия, во главе которой становится Рюмин. И – закрутилась машина.
На «деле врачей» строилось много спекуляций. И ныне появляются утверждения, что это была своего рода подготовка к массовой депортации евреев. Даже называются даты судебного процесса: 5–7 марта 1953 г. Но Сталин, мол, умер, его окружение взбунтовалось, следствие было прекращено, и врачей освободили. Так к хронике событий приспосабливают «логическую цепочку» с желаемыми выводами. Но жизнь выстраивает другую логику. Обнаружив, что следователи Рюмина политиков «путают», именно Сталин, Маленков и другие настояли на проведении тщательной ревизии следствия. И послали «комсомольцев». 13 января было сообщение об аресте врачей, а 19 января наша бригада уже приступила к работе. К середине февраля наше заключение было однозначным: «дело врачей» сфальсифицировано, врачи невиновны, их надлежит освободить. Доложили С.Д.Игнатьеву, он информировал Политбюро. Никакого обвинительного заключения по «делу врачей» в материалах следствия я лично не видел, ничто не указывало и на «готовящуюся депортацию».
– А как насчет генеральских погон? Какое у вас было звание в то время?
– Капитан. Как был капитаном, так и остался. От больших звезд отказывался. Считал: присвоят высокое звание – и я застрял. Я не хотел работать в органах. Тянуло на общественное поприще… В это время руководителем двух силовых структур стал Берия. Я был вызван к нему. Меня предупредили: не называй его министром, он любит, когда его называют «народный комиссар». Зашел, доложился. Разговор начался с моей заключительной записки. А потом он стал рисовать перспективы и нажимать. А у меня росло все большее отторжение и предложений, и его личности. Отпустите, говорю, я по натуре – пропагандист… Нет, останешься, напирает, мы с тобой такую пропаганду развернем, все удивляться будут… Я счастлив, что мне не пришлось никого удивлять своей службой под руководством Берии.
Делом Абакумова Николай Николаевич напрямую не занимался, то есть не допрашивал своего бывшего начальника по линии СМЕРШ, этим занимался Зайчиков при консультативном обеспечении Месяцева. У этого дела был суровый разворот. Месяцев выехал в Лондон выяснять, была ли у кремлевских врачей связь с «Джойнтом» – организацией, которую подозревали в сионистской шпионской деятельности. Именно в это время Сталин решил ознакомиться с ходом дела Абакумова. Он вызвал на ближнюю дачу Игнатьева, его зама Гоглидзе и Зайчикова. Рассказ Зайчикова об этой встрече Месяцев приводит в своей книге.
На Василия Никифоровича Сталин произвел впечатление старого, озабоченного, с опущенными плечами человека в потертом мундире и подшитых валенках. (Это было уже незадолго до рокового марта.) Он без всяких вступлений начал расспрашивать, как ведет себя Абакумов, что намерено предпринять следствие, чтобы добиться признаний. В своем докладе о допросах Абакумова Василий заметил: мои впечатления такие, что Абакумов затягивает следствие, на что-то надеется, а на что именно, пока, мол, не знаю. Игнатьев посоветовал взять в разработку тему бытовой нечистоплотности и предложил взглянуть на альбом с фотографиями, сделанными при домашнем обыске. Сталин начал листать страницы, внешне был спокоен, но руки нервно подрагивали. А министр в это время перечислял: изъято 350 пар различной обуви, обнаружена комната со стеллажами, забитыми отрезами шерсти, шелка, других тканей, литые из золота дверные ручки и тому подобное.
Недолистав, Сталин отбросил альбом и закурил. После паузы глухо произнес: «Если альбом показать рабочим и рассказать им, что стяжательством занимается советский министр, министр государственной безопасности, призванный стоять на защите их интересов, то им, рабочим, нас всех, вместе взятых, надо разогнать».
И, уже обращаясь к Зайчикову, заключил: «В ходе допроса Абакумова у вас не должны дрожать колени при упоминании им разных лиц, как бы высоко они ни стояли. Вы, товарищ Зайчиков, не можете не догадываться, на чье покровительство рассчитывает Абакумов и кто так долго от имени ЦК контролировал ЧК. Не доверяю я Берии; он окружил себя какими-то темными личностями».
Мы недоумевали, замечает Николай Николаевич, когда втроем обсуждали рассказ Василия о встрече со Сталиным, почему он сказал это при Гоглидзе? Видимо, старый лев уже готовился к прыжку на своего «заклятого сподвижника».

Политическое творчество и лоцманы в идеологии

– Николай Николаевич, а как вы оказались у главной кнопки Гостелерадио?
– Тоже, можно сказать, на революционной волне. Но началось все на тихих дачных тропинках в Усово, за Барвихой, где мы с семьей отдыхали в редкие выходные. Я тогда сдружился с Николаем Романовичем Мироновым, руководившим отделом административных органов ЦК КПСС. Прогуливаясь, вели неторопливые разговоры на свободные темы, которые всегда оказывались несвободными от политики и острозлободневными. Однажды во время «грибной охоты» на привале Миронов доверительно сообщил: «Среди членов ЦК вызревает мнение о целесообразности в интересах партии, государства и народа смещения Хрущёва с занимаемой должности… Как ты относишься к этому?» (Как относиться? Мы уж выясняли: хрущёвская политика дает серьезные сбои, катастрофически возрастают ее издержки.) – «Положительно». – «Ты понимаешь, что разговор строго между нами?» – «Понимаю. Не беспокойся».
Но сам уже назавтра с беспокойством стал приглядываться к окружающим и, конечно, к Андропову, с которым работал бок о бок. Ни гу-гу, все тихо. Дня за три до знаменитого октябрьского Пленума Миронов назвал мне дату – 14 октября, а также сообщил, что в «Правде», «Известиях» и на Гостелерадио произойдет замена первых лиц. «Мне поручено предложить тебе возглавить Гостелерадио. У тебя авторитет среди творческой интеллигенции, к тебе по-доброму относятся, не новичок и в журналистике… Резонанс явно будет положительным». Конечно, такое предложение делать не адмотделу. Но мои попытки выяснить, от кого оно исходит, успехом не увенчались. На раздумье дан был всего день. А раздумывать было над чем. Мое ли это дело? Справлюсь ли? Да и пелена секретности оставляла вопрос: а если неудача? Тогда конец всему… Но прошедшим войну страх – не советчик. Наутро, поднимаясь с Мироновым в лифте, сказал: «Николай Романович, я согласен. Можешь сообщить об этом людям в масках». – «Не шути… Того требует обстановка».
Около полуночи, 13 октября 1964 года, я был приглашен в кабинет Брежнева. Там находились Косыгин, Подгорный, секретари ЦК Демичев, Ильичёв. И, что называется, без словопрений и эмоций решили: сейчас же, в полночь, собрать в доме на Пятницкой членов Комитета Гостелерадио и представить им нового руководителя. Сделать это было поручено Ильичёву. Наказали: из ближайших передач и программ подубрать упоминание Хрущёва. «Ну, Коля, желаем тебе успеха, – напутствовал Брежнев. – На днях мы встретимся. В случае необходимости звони». Было ясно, кто сменит Хрущёва.
Меня это не окрыляло. Я давно уже знал Леонида Ильича, еще с молдавской поры, где работал секретарем комсомола, знал все плюсы и минусы этого доброго, но не исключительного человека. Считал, что для советского поезда, несколько забуксовавшего на социалистическом пути, нужен иной, более мощный локомотив, с высоким КПД.
Мы заговорили о том, что «маски» и тайны вокруг Пленума дали простор фантастическим слухам о заговоре верхов. Да, подтвердил Николай Николаевич, иные лихачи октябрьский Пленум 64-го приравняли к ГКЧП 91-го – незаконно, мол, нелегитимно. Глупость! Никаким заговором Пленум не был, соблюдены все уставные нормы. На пост Первого секретаря Хрущёва избрал Пленум. Пленум и освободил его. В свое время Пленум рекомендовал Верховному Совету назначить Хрущёва на пост Председателя Совмина. И в октябре 64-го Пленум внес рекомендацию в Верховный Совет о смещении его с этого поста. Уже перед Пленумом, на заседании Президиума, Хрущёв сам признал: ему невозможно оставаться далее у руля государства и партии.
– Так что члены ЦК поступили не только правомерно, но и впервые в советской истории партии смело, в соответствии с убеждениями, пошли на смещение лидера, допустившего множество ошибок и как политический руководитель переставшего соответствовать своему назначению. К сожалению, через два десятилетия ЦК не смог принять такого решения в отношении Горбачёва и его приспешников, которые поставили партию и страну на грань гибели. Не хватило политической воли и сознания ответственности; процесс восстановления ленинских норм в партии оказался неглубоким.
– А вас не страшило, что на телевидении вы столкнетесь с диссидентскими настроениями, с откровенной фрондой?
– Ничего этого не было тогда. По первому впечатлению и последующим оценкам это был умный, талантливый, дружный коллектив, работать с которым – одно удовольствие. Уж я-то мог это оценить, побывав в разных госпартдипколлективах…
Николай Николаевич признался, что он сразу же увлекся телевидением. Он не заметил, как вышел из цековского мундира, глубоко задышал творческой атмосферой. Собственно, увлекли талантливые, изобретательные люди, каких было множество: мастера экрана, писатели, режиссеры, артисты, операторы. У них рождались захватывающие идеи, они взламывали устаревшие стандарты, показывали образцы того, как полнокровно и ярко мы можем отображать нашу жизнь, советскую историю. Месяцев считает, что ему очень повезло: на его телевизионное шестилетие пришлись сразу три значительные вехи: двадцатилетие Победы, а затем вспыхнул Вечный огонь у кремлевских стен; пятидесятилетие Октября с поднявшейся к небесам Останкинской башней; столетний ленинский юбилей, позволявший новыми очами и без шор вглядеться в наше революционное учение и сверить его с жизнью.
Гигантский 30-тысячный коллектив Гостелерадио буквально пришел в движение. Появились неожиданные творческие заявки от многих редакций. Запускались обширные циклы, политические рубрики становились всеми ожидаемыми, входили в обиход. И главное – заговорил зритель, слушатель, не завлеченный призовыми приманками, а побуждаемый душевно, включенный политическим интересом. Восемь месяцев не отрывался зритель от историко-революционного сериала «Летопись полувека». Потом популярными стали ленинские передачи «Мыслитель и революционер», «Твоя ленинская библиотека», впервые была создана «Звуковая книга о Ленине». С успехом прошел «Радиофестиваль союзных республик». Авторитетно закрепился альманах «Подвиг», который вел Сергей Смирнов, автор «Брестской крепости», и его же «Поиск»… Аудитория стремительно расширялась и все активнее взаимодействовала.
Но чем ярче букеты признания из аудитории, тем чувствительнее уколы закулисных шипов. К примеру, пока Сергей Смирнов разыскивал и возвращал нам героев войны, из Главпура от генерала Епишева в ЦК шли депеши с требованием «прикрыть» или «изменить» характер выступлений писателя Смирнова на телевидении. Месяцеву пришлось искать поддержку у Брежнева, на которого подействовал довод, что выступления писателя вызывают горячее сочувствие в народе.
– Однажды, где-то в середине 1969 года, – припоминает Николай Николаевич, – в эфир по учебной программе прошел сюжет о том, как кинорежиссер Марк Донской репетирует с актером, исполняющим роль Владимира Ильича Ленина, находящимся в гриме образа, очередные кадры будущего фильма. Донской в ходе работы объясняет актеру, что и как делать, где входить в кадр и когда выходить, обнимает актера за плечи и так далее. Яковлев от имени Отдела пропаганды и агитации внес в Секретариат ЦК КПСС записку о том, что показанный по ЦТ сюжет является грубой политической ошибкой, ибо его содержание принижает Ленина, низводит его до ученика, который выслушивает разного рода поучения. К записке прилагался проект постановления, где давалась политическая квалификация сюжету и предлагалось объявить выговор Месяцеву и его заму Георгию Иванову… Гнусный цинизм этой акции каждый может измерить, вспомнив, что именно этот А.Н.Яковлев, «архитектор перестройки», яростно оплевывал затем и образ вождя, и само ленинское учение. Такие вот были лоцманы в идеологии.
Однако, считает Николай Николаевич, как раз те «телевизионные» годы открыли для него счастливую возможность общаться и сдружиться с замечательными людьми, которые укрепляли веру в великое наше дело, обогащали интеллектуально и духовно, учили выдержке и мудрости. Константин Симонов и Ираклий Андроников, Сергей Герасимов и Сергей Бондарчук, Дмитрий Шостакович и Георгий Свиридов, Юрий Гагарин и Иван Конев… Общение с каждым из них и со многими другими оставили в душе кладезь добра.
– Даже в недолгие годы своего пребывания внутри электронной пирамиды, – рассказывает Николай Николаевич, – я очень глубоко прочувствовал и ответственно усвоил: какое это сильнодействующее средство – ТВ, оздоровляющее и облагораживающее или угнетающее и разрушающее личность. В руках телевизионщиков, всех – от главного лица компании до последнего оператора – пульт управления сознанием человека и, если хотите, общества в целом. С помощью массового вещания можно духовно растлить людей, поссорить между собой поколения, посеять национальную вражду, разбередить в душах низменные инстинкты: зло, грубость, насилие, жестокость.
– Вы смотрите сейчас телевизор?
– Очень мало, самое необходимое. Я воспринимаю нынешнее телевидение резко отрицательно. Рабочий, крестьянин, да и интеллигент, на современном телевидении забыты. Содержание программ по всем каналам меня, признаться, ужасает. Как будто специально уродуют человеческую душу, закладывают в нее низменные черты. Наши люди воспитывались в духе коллективизма, добросердечия, а им прививают индивидуализм, агрессию, на экране царствует насилие. Нельзя превращать телевидение в рассадник насилия.
– Российские правители с удовольствием пользуются электронными СМИ и, конечно, видят эту кособокость, но выправлять не могут или не хотят.
– Да, ощущение такое, что как будто они бессильны. А на самом деле – это пагубная политика невмешательства. Разговоры о свободе творчества – лишь дымовая завеса… Но это все не умоляет того, что на телевидении работает много талантливых, по-настоящему преданных профессиональному делу, честных, правдивых людей, желающих счастья и добра каждому россиянину. Спасибо им, что они сохраняют еще что-то светлое.

Рыцари без страха и упрека и дряхлеющие монументы

Чем заметнее проявлялось очеловечение, демократизация телерадиовещания в конце 60-х, тем острее сжимались ножницы из представленного в эфире и требований сверху.
– Демократизм телевидения и радио, по моему глубокому убеждению, – рассуждает Николай Николаевич, – состоит в служении человеку труда, раскрытию его нравственной красоты, устремленности к возвышенной цели; в том, чтобы быть с ним – человеком – в постоянной взаимосвязи, а через него – со всем народом: его социальными слоями, этносами, поколениями… Нас же заталкивали в создание нового культа личности. Напрямую это требовать было предосудительно – действовали методами глухого давления: из посул и угроз… Я не уставал внедрять в сознание своих товарищей – и в стенах комитета, и вне их – мысль о том, что радио и телевидение – это не «придворные слуги» у кого-то или при ком-то, а глас народа, выразители его дум и чаяний и вместе с тем его просветители. Эти мои заявления и действия, конечно, не оставались незамеченными. И сгущались тучи, сверкали молнии. А чаще звучало злобное тявкание. Вокруг культа и культика всегда возникает окружение пособников и подпевал, кусающих прямодушных сопротивленцев с особым остервенением, дабы наверху подороже оценили их карьерное раболепие.
И я чувствовал, как растет ко мне критическое отношение со стороны Брежнева, Суслова, Кириленко, их приспешников, и прежде всего со стороны А.Н.Яковлева, который прямо-таки лез вон из кожи от подобострастия перед Сусловым и всеми вождями. Сколько горя по большому счету претерпевает народ от этой породы подлых приспособленцев! Начинают они с беспринципности, подхалимажа, потом оказываются перевертышами и перебежчиками, становятся предателями, сдают страну с ужасными последствиями для миллионов людей.
Конечно, подобные мрачные фигуры не могли заслонить истинно советских, по-ленински преданных делу руководителей. Среди множества лично известных Месяцеву большевистских рыцарей без страха и упрека, выдающихся управленцев он особо выделяет А.Н.Косыгина, с которым в те годы постоянно соприкасался в связи со строительством Останкинского телецентра. Алексею Николаевичу посвящены самые теплые страницы воспоминаний в книге Н.Н.Месяцева «Горизонты и лабиринты моей жизни». Он восхищался тем, как работал Косыгин – «быстро и красиво», насколько он был эрудирован, откровенен и честен. Впрочем, доверительные беседы с Косыгиным еще больше укрепили в опасениях о «грядущей катастрофе».
Начав с коротких докладов на Совмине о состоянии дел на уникальной стройке, Месяцев стал приглашаться на более обстоятельные вечерние беседы в кремлевский кабинет. Однажды после вечернего доклада Алексей Николаевич задал неожиданный вопрос председателю Комитета ГТР: «Вас часто беспокоят товарищи из ЦК?» – «Члены Политбюро, секретари ЦК – редко. Сложилась такая цепочка передачи замечаний: секретарь ЦК – его помощник – отдел пропаганды – кто-либо из моих замов – я. Замечания идут, как правило, такие: кому-то не понравилось в эфире что-то или кто-то… Мое отношение к замечаниям я не скрываю: если я буду поворачивать голову на каждое замечание, идущее то справа, то слева, то спереди, а то сзади, моя голова быстро сорвется с плеч. Своих замов тоже просил не пугаться, не приносить страх в коллектив, удары принимать на себя». – «Вам это удается?» – «Да, в главном». – «По моему убеждению, вы поступаете правильно».
В Косыгине, считал Месяцев, все удивительным образом сочетается: ум, скромность, спокойствие, уверенность. Он не раз наблюдал первых руководителей, когда какое-то дело сводило их вместе. И бросалось в глаза: напыщенный вождизм Брежнева при заурядности суждений; безликость Подгорного, обязательно вступающего в дискуссию вторым при посредственности аналитических оценок; глубина мыслей Косыгина и некая, то ли стеснительность, то ли нежелание выпячивать себя. Алексей Николаевич обладал колоссальным практическим опытом руководства народным хозяйством. Вряд ли кто-либо еще из плеяды «стариков», прошедших Великую Отечественную, мог так успешно возглавлять Советское правительство.
Косыгин предложил экономическую реформу. Она сразу же дала свой эффект. В 1965–1967 годах валовой национальный продукт увеличился в среднем на 8 процентов в год, производство товаров народного потребления – на 10 процентов, а производство сельскохозяйственной продукции – на 4 процента. Алексей Николаевич радовался. Но недолго. К концу 1967 года наступил резкий спад в настроении. Николай Николаевич поинтересовался состоянием здоровья, но премьер глухо произнес, стоя у окна: «Наверное, мне пора уходить отсюда». – «Вы сказали уходить?» – удивился Месяцев. – «Экономическая реформа дальше не пойдет, она обречена. Принято решение Политбюро о том, чтобы почти вся прибыль предприятий, в том числе и сверхплановая, изымалась «в порядке исключения» в госбюджет. Наговорил, наобещал, что реформа – это путь экономического развития путем стимулирования инициативы и заинтересованности трудящихся в результатах своего труда. А на деле – болтовня…»
Люди на партийном верху, упивавшиеся своей властью, толковую социалистическую модернизацию поставили на тормозные колодки, предоставив спасать экономику от стагнации будущим безответственным перестройщикам.
Косыгина возмущало появление все новых привилегий для номенклатуры, вседозволенность и коррупция в разных эшелонах власти, растущие под воздействием искусственно выращиваемых уродств «культика» Брежнева, отрыв руководителей партии от рядовых ее членов, от народа. Он не только осознавал всю пагубность этих явлений, но и давал понять, что выход из создавшегося положения – смена дряхлеющего руководства, к которому причислял и себя без всякого стеснения, новыми, молодыми людьми, твердо стоящими на марксистско-ленинских позициях, но выражающими новые идеи.
В «Большом доме» определяли, однако, другой выход… О своем освобождении от должности председателя Комитета по гостелерадиовещанию Месяцев узнал в аэропорту при возвращении из Хабаровска, где проводил большое совещание по своему ведомству. Новость сообщил гендиректор ЦТ, бывший московский партработник Пётр Ильич Шабанов. Все это было ожидаемо, и хорошо, что семья восприняла известие спокойно. Потом были тихие посиделки у Демичева и неприятное объяснение с Кириленко. Высылали послом – куда подальше. На Африку не соглашался из-за болезни жены. Подобрали Канберру – «красивый, тихий, уютный гробик» в Австралии, – как мрачно шутил потом Николай Николаевич.
Была и последняя встреча с Леонидом Ильичем, которого Месяцев знал с 50-х годов. Это был уже не тот Леонид Ильич – открытый, искренний, сопереживающий, решительный, в кресле восседало монументальное, холодное, цедящее слова величие. И хотя он назвал давнего товарища «Коля», теплоты не было. «Ты ведь знаешь мое отношение к тебе. Оно всегда было добрым. Но сейчас сложилась такая ситуация, что тебе надо поехать послом в Австралию. Это не мое личное решение – это мнение Политбюро… Поедешь года на два, а там мы тебя вернем обратно; вот тебе мой личный код для шифротелеграмм – в случае надобности телеграфь…» Слова означали доверительность, а выражение лица было холодным, мстительным.
Попрощался я с Леонидом Ильичем, – говорит Месяцев, – и ушел от человека, превращающего самого себя и превращаемого другими в монумент.

«Вырубленное поколение»

Ариадниной нитью в «лабиринте» Николая Месяцева стала его исповедь от лица первого послеоктябрьского поколения. Он имеет все основания говорить «от лица». Его жизненный путь тесно связан с различными сферами общественной практики: комсомольской, военной, контрразведывательной, дипломатической, партийной, дипломатической, государственной, научной. Не в малой мере он отражает судьбы первых детей революции, которые учились в годы ликбеза и рабфаков, взрослели на подъеме пятилеток, мужали в Отечественную войну. Затем вместе с оставшимися в живых отцами и матерями вытаскивали страну из неимоверной послевоенной разрухи. К 50-м это поколение 30-летних окончательно сформировалось и было готово к большим делам… Своих сверстников Месяцев называет поколением победителей, обладающим свободой мысли и действия. Оно сделалось становым хребтом нравственности народа.
Осмысляя свою жизнь, такую типичную и необыкновенную, полную героизма и драматизма, ветеран, вступавший еще в партию большевиков, ищет ответы на самый трудный вопрос: что с нами, наследниками революции, произошло, и как теперь выходить из лабиринта, где гнездятся уже новые минотавры?
Восстанавливая картины политического ландшафта на рубеже 70-х, Николай Николаевич с неизбежностью приходит к одному заключению: «Через нас перешагнули».
– Сначала война вырубила мое поколение. А тут старшие товарищи «взялись за топоры». Когда Брежнев, Суслов, Кириленко, Устинов, Тихонов, Черненко и иже с ними увидели и поняли, что молодые, даже находясь в положении загнанных, все же переросли их и в знаниях, и в опыте, а потому в состоянии дать новый здоровый импульс развитию страны, то они, обладая несравненным опытом в политических играх, прибегли к известному иезуитскому приему: отправили большинство из них на укрепление «дипломатического фронта» – подальше от Родины, от народа…
Перед мысленным взором проходит целая плеяда перспективных политиков. Первым убрали с поста секретаря Московского горкома Николая Егорычева после его критического выступления на Пленуме ЦК. Затем сняли Владимира Семичастного с должности председателя КГБ. После были освобождены зав. отделом ЦК Владимир Степаков, лидер ленинградских коммунистов Василий Толстиков, украинский секретарь Василий Дрозденко, Николай Родионов из Челябинска, Каюм Муртазаев из Бухары, Георгий Тер-Газарянц из Армении, Дмитрий Горюнов – гендиректор ТАСС, Рафик Нишанов – секретарь ЦК из Узбекистана… Позже вывели из состава Политбюро Александра Шелепина… Кого в глубинку, кого в дипссылки. Казалось, все последние силы «стареющие вожди» отдают не управлению государством, а разработкам комбинаций по отставкам. Можно понять жестокий эгоизм политических хищников в буржуазном обществе. Но абсурдно исповедовать коммунистическую веру, то и дело произносить с трибуны слова о служении великим целям, о товариществе, преемственности, единстве и тут же приступать к злобной «вырубке» всего живого, что стоит за этими понятиями.
В отношении Месяцева «ссылки» показалось мало. Ведь «молодые, красивые всегда смелы». По возвращении из Австралии под него «подвели черту».
…В жаркий августовский полдень 1972 года за ним медленно закрылась тяжелая дверь третьего подъезда «Большого дома» на Старой площади. Он, потрясенный, с отрешенным лицом, ступает на плавящийся от жары асфальт, будучи не в состоянии собрать воедино ощущения и мысли, чтобы понять, что же с ним произошло... «Большой дом», который был для него святилищем, храмом веры и миропонимания с пионерских времен, высоким порогом и маяком во всех его крутых плаваниях и восхождениях, вдруг вытолкнул его из его же собственной жизни, лишил главного смысла существования, лишил партийного билета, полученного перед самой войной. Комитет партийного контроля исключил его из рядов членов КПСС за грубое нарушение коммунистической морали в бытность чрезвычайным и полномочным послом Советского Союза в Австралии. Позже съезд КПСС восстановит его в партии. Но в тот августовский час прямо-таки раскаленное небо упало на голову...
– Ходили упорные слухи о «заговоре молодых».
– Чушь! Никакого заговора не было. Слухи сочинялись там, где готовились решения о снятии с постов. Вслед за инсинуациями устраивались инсценировки. Встречаются, скажем, два освобожденных товарища – Николай Месяцев и Владимир Семичастный, делятся горькими новостями. Семичастный волнуется, подходит к окну и замечает: «Смотри, моя бывшая служба приехала, прослушивают наш с тобой разговор…» – «Они давно уже нас прослушивают, только ты в это не верил». Наша честность, порядочность, дисциплинированность были порукой бесконфликтности для «старых вождей». А вот люди из их окружения уже утратили эти качества, если их имели. Безнравственность, как зараза, ползла по стране, поражая руководителей разного ранга… Не скрою, если бы у представителей моего поколения было бы стремление взять власть, то оно породило бы мужество для того, чтобы вполне демократическим способом сместить «старых вождей» на второстепенные роли. Уверен, что наша страна не оказалась бы в таком плачевном состоянии…
При этом вспомнилось, когда Николай Николаевич с восторгом говорил о Косыгине, он посчитал нужным отметить: «Думаю, что трагедия Косыгина как политика состояла в том, что он многое видел, понимал, но не предпринимал решительных мер к тому, чтобы восстать против негативных, уродливых, чуждых социализму явлений, в том числе в верхних эшелонах власти».
В это зеркало надо было бы посмотреться и «молодым». А они занялись переживанием обид, ушли в себя, отошли в сторону. И тогда всплыло то, что и теперь не тонет. За властные рычаги схватились «архитекторы» и «прорабы», у которых хватило «способностей» и сил лишь развалить великую державу.
– Тогда, на пороге 80-х годов, – заключает Месяцев, – мы, молодые, не могли предвидеть всех пагубных последствий того, что уже начинало давать о себе знать. Не было оснований думать и о том, что процесс стагнации общества пойдет такими быстрыми темпами. Может быть – и наверняка! – мы были бы решительнее в своих суждениях, и особенно в действиях, если бы могли предвидеть нынешнюю реальность.

Валентин ЧИКИН.

Томский профессор Иван Валединский лечил вождя всех народов сероводородными ваннами

5 января 1937 года после застолья у Сталина по случаю очередного его выздоровления профессор Иван Александрович Валединский запишет в своем дневнике: "Сталин говорил об успехах советской медицины, но тут же заметил, что среди врачей есть враги народа".

Лечить главу государства - что может быть почетнее? Лечить Иосифа Сталина - что может быть опаснее?

Иван Валединский занимался этим почетным и опасным делом с 1926 по 1940 год. Его путь к пациенту особой важности начался в Томске.
Краткие биографические сведения о нем содержит словарь "Профессора Томского университета". Валединский родился 1 (13) июня 1874 года во Владимирской губернии. Сын священника и выпускник Владимирского духовного училища, он выбрал для себя стезю врача. В 1895 году зачислен в число студентов Томского императорского университета, В феврале 1899 года принял участие в волнениях, вызванных избиением студентов Санкт-Петербурга, был отчислен, однако уже в августе восстановлен - Иван Александрович был студентом успешным, подающим надежды, поэтому его и простили так скоро. В 1901 году он с отличием окончил Томский университет, уехал к себе на родину во Владимирскую губернию, работал сначала сельским, потом фабричным врачом. Однако уже через два года по настойчивому приглашению профессора А.Е. Смирнова вернулся в Томск, на родной медицинский факультет, с которым связал свою жизнь вплоть до 1924 года.
В Томском университете Иван Валединский состоялся и как ученый, и как практикующий врач. Начинал сверхштатным ассистентом (лаборантом) при кафедре гистологии и эмбриологии, затем был перемещен на кафедру частной патологии и терапии. В 1908 году защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора медицины, подводившую итоги его исследованиям нервных узлов в желудочках сердца млекопитающих и человека. В 1911 - 1912 годах занимался наукой в клиниках и институтах Германии.

По возвращении в Томск занялся исследованиями минерального состава вод сибирских озер в различное время года. Эта работа предопределила его дальнейшую карьеру - Ивану Александровичу предстояло стать одним из крупнейших российских ученых-бальнеологов и организаторов курортного дела.
Валединский сыграл огромную роль в становлении и развитии знаменитого сибирского грязевого курорта Карачи. Здесь он занимался бальнеологическими исследованиями и способствовал правильной организации лечебного дела на курорте. Позднее методика Валединского была распространена и на другие сибирские курорты.

Иван Александрович, будучи уже экстраординарным профессором по кафедре частной патологии и терапии (1919), стал одним из организаторов создания в Томске физиотерапевтического института, ныне НИИ курортологии и физиотерапии. С 20-х годов Валединский - признанный специалист в этой отрасли охраны здоровья. Он постоянно участвует в работе всероссийских курортных и малярийных съездов в Москве, где выступает с докладами и сообщениями.
Томская страница его биографии закончилась летом 1924 года, когда по состоянию здоровья он вынужден был покинуть Сибирь. В сентябре того же года Валединский по конкурсу назначается заведующим терапевтическим отделением курортной клиники Наркомата здравоохранения РСФСР, которая спустя два года будет реорганизована в Центральный институт курортологии. С 1926 года Иван Александрович направляется на Северный Кавказ и становится научным руководителем курорта Сочи-Мацеста. Здесь и пересеклись пути томского профессора с Иосифом Сталиным.

Сведения об этом периоде жизни Валединского мы находим в работе Жореса Медведева "Существует ли загадка смерти Сталина?". Медведев пишет, что именно в 1926 году генеральный секретарь ЦК ВКП(б) стал жаловаться на постоянные боли в мышцах рук и ног. Врачи Кремлевской больницы рекомендовали ему пройти курс лечения горячими серными ваннами в Мацесте. Осенью 1926 года Сталин берет отпуск и отправляется в санаторий Старая Мацеста, главным врачом которого был Иван Валединский.

Осмотр Сталина врачами санатория не выявил никаких отклонений от нормы. Тем не менее генсек прошел полный курс лечения теплыми сероводородными ваннами от естественных источников Мацесты. Это ему помогло. Однако на следующий год боли повторились, и Сталин снова спешит в Мацесту к спасительным ваннам. Под наблюдением Валединского он проводит почти месяц, обретя к концу лечения спокойствие и практически полное исчезновение беспокоящих его болей.

В 1930 году Сталин приезжает к Валединскому уже не один - с Ворошиловым и Горьким. Курс физиотерапии настолько понравился вождю, что он в этом же году делает Ивана Александровича своим личным врачом, дарит ему пятикомнатную квартиру в Москве и чуть позже назначает его медицинским руководителем Северо-Кавказских курортов. Именно в это время здравницы Кавказа развиваются особенно интенсивно.

В 1931-м и 1932 годах Сталин удлиняет свои отпуска, проводя в санаториях Черноморского побережья до двух месяцев кряду. Генеральный секретарь доволен. В одной из записок Молотову, замещающему его в столице, Сталин пишет: "Вода оказалась здесь замечательная. Ей-ей. Расскажу подробно, когда увидимся".

В 1936 году в декабре, пишет Жорес Медведев, Валединский был вызван к Сталину на дачу в Кунцево по поводу заболевания горловой ангиной с высокой температурой. В консилиуме по поводу лечения участвовали также профессор В. Виноградов, кардиолог, и профессор Б. Преображенский, специалист по заболеваниям горла. Сталин встретил Валединского как старого друга и расспрашивал его о работе недавно созданного Института экспериментальной медицины. При этом Сталин заметил, что ученые ВИЭМ "много занимаются теорией, мало дают в практику и не занимаются проблемой продления жизни". Вскоре после этого замечания проблема продления жизни стала одной из приоритетных в исследованиях советской медицины.

В последний раз Валединский осматривал Сталина 13 февраля 1940 года опять по поводу инфекции горла. У Сталина была повышенная температура, но он работал. Именно в эти дни шли ожесточенные бои на советско-финском фронте. На рабочем столе у Сталина была разложена карта Финляндии. Он познакомил врачей с ходом военных действий и, стукнув карандашом по столу, сказал: "На днях будет взят Выборг". Выборг был, однако, "взят" только через месяц.
Профессор Валединский лечил не только Сталина. Среди его пациентов были Георгий Димитров, Вильгельм Пик, Морис Торез, Анатолий Туполев и многие другие известные деятели того времени.

В 1944 году Иван Александрович был назначен гласным врачом подмосковного санатория "Барвиха". Личным врачом Сталина по рекомендации Ивана Александровича Валединского стал профессор Владимир Никитович Виноградов. Горькая ирония судьбы - в последующем именно Виноградову придется сполна испытать на себе всю опасность близости к вождю. В 1952 году он окажется главным фигурантом знаменитого "дела врачей", последней отрыжки сталинских репрессий. Кто знает, будь Валединский помоложе (а в 1952 году ему исполнилось уже 78 лет), наверняка ему тоже пришлось бы оказаться на тюремных нарах.
Н
о Валединского судьба оберегла. Скончался он не в лагерях, а у себя дома. в феврале 1954-го на 80-м году жизни.

Иван Александрович оставил после себя не только множество научных трудов, принесших ему авторитет выдающегося ученого-курортолога. Славу отца приумножил один из его сыновей - Анатолий, правда, совсем в другой сфере. Анатолий Иванович Валединский - известный советский конструктор двигателей для самолетов и крылатых ракет, заместитель генерального конструктора космических аппаратов Сергея Павловича Королева.

Сергей НИКИФОРОВ Личный врач Сталина. // Вечерний Томск (Томск).- 29.04.2003.- 077.- C.3-4

Официальной датой смерти И.В. Сталина во всех источниках называется 5 марта 1953 года. За 4 дня до этого события на Ближней даче, которая была резиденцией главы государства, происходили странные события. 1 марта Сталин был обнаружен на полу в столовой, возле столика с телефонами. Некто Лозгачев, служивший охранником дачи, сразу же вызвал другую обслугу.

Врачей звать не спешили

Сталина перенесли в спальню, но врачей – именитых московских профессоров – вызвали только на следующий день. На вопрос, почему с такой заминкой, персонал однозначно отвечал, дескать, думали, что Иосиф Виссарионович спит. Это первая странность, связанная со смертью вождя СССР. Во время переноса тела нельзя было не отличить спящего от человека без сознания, с которым случился инсульт, или кровоизлияние в мозг.

Именно этот диагноз поставили второго марта врачи, обследовавшие Сталина. Правая половина тела в результате произошедших в мозгу изменений оказалась парализована. Еще 4 дня Сталин пребывал в таком состоянии. Поздно вечером 5 марта, не приходя в сознание, скончался. Многие исследователи считают, что обслуга Ближней дачи так боялась своего патрона, что просто не смела раньше вызвать докторов.

Другие видят в этом злой умысел. Беспомощное состояние опасного, вызывающего сильнейший страх человека – идеальный шанс с ним расправиться. И не воспользоваться им окружение Сталина не могло. Наверняка о его состоянии знали не только горничные, но и более влиятельные в государстве люди.

Был ли шанс на спасение

По утверждению тех же врачей, у Сталина не было ни единого шанса выкарабкаться из этого тяжелейшего состояния. Об этом было объявлено в день осмотра, 2 марта. Если причиной смерти Сталина явился апоплексический удар, что указано в официальных источниках, и у него был хотя бы минимальный шанс выжить, Иосиф Виссарионович со 100% вероятностью сам отрезал себе путь к спасению.

Причина кроется в параноидальном поведении Сталина, которое с каждым годом становилось все заметнее. Видя вокруг себя одних предателей, врагов народа и агентов вражеской разведки, Сталин практически полностью истребил свое самое близкое окружение – людей, которые хотя бы из чувства долга могли бы ему помочь.

Накануне были арестованы: Поскребышев А. Н. (приближенный помощник), Виноградов В. Н. (личный врач), Власик Н. С. (начальник охраны), Мехлис Л. З. (один из самых преданных соратников Сталина),Косынкин П. Е. (комендант Кремля). Многие из названных лиц были арестованы или даже «неожиданно» ушли из жизни буквально за несколько недель до смерти самого диктатора, в феврале 1953 года.

Участие Берии

Арестованные, до этого безупречно преданные Сталину люди были заменены на новых сотрудников. Интересно, что последние тем или иным образом были связаны с НКВД, которое находилось в полном подчинении Берии . Вполне естественно, что последний был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило в резиденции главы государства.

О том, что не все было так уж гладко и понятно в смерти Сталина и к делу мог приложить руку Берия , говорится в воспоминаниях участников тех событий и многих исторических исследованиях. Светлана Аллилуева , небезызвестная дочь Сталина, возмущалась, почему врачей не вызвали сразу же, как только с отцом произошел инсульт, - 1 марта.

Берия ответил Аллилуевой , что все в порядке, просто он спит. Еще днем она пыталась дозвониться отцу, но не смогла этого сделать. Все 3 (!) телефона были заняты, что само по себе уже нонсенс. Сталин любил все контролировать и никто, кроме него самого, этими линиями не пользовался. Не мог же один человек одновременно говорить по трем телефонам.

Инсульт или отравление?

Уже после всего случившегося Аллилуева поняла, что задолго до смерти Сталина Берия полностью взял контроль в свои руки. Будь рядом с Иосифом Виссарионовичем Поскребышев или тот же Власик , врачи оказались бы на даче 1 марта, сразу же после обнаружения его тела на ковре в столовой.

Есть версия, что Сталин был отравлен Берией или кем-то еще из своего окружения. За день до удара, 28 февраля состоялся банкет Сталина с Хрущевым и некоторыми другими членами ЦК и НКВД, на котором вождь чувствовал себя прекрасно. Вероятно, именно из-за возможного отравления врачей и не вызвали сразу же, дав время яду раствориться в организме.

Так или иначе, но смерть Сталина предвидели и даже прогнозировали слишком многие. Ее буквально ожидали с дня на день.